Живший в середине XVIII века раввин Арье-Лейб Эпштейн уверял, будто само Провидение распорядилось, чтобы евреи не селились в Петербурге. Причина была серьезная: в пору белых ночей солнце там никогда не заходит, и, стало быть, в эти месяцы нельзя определить время утренней и вечерней молитв. Город на Неве воспринимался как особенный, ни с каким иным не сравнимый. В еврейском национальном сознании, в еврейском фольклоре многие города и даже целые области Российской империи вообще обретали свой особый образ. Им давались четкие характеристики. Вильно, к примеру, было «Иерушалаим де Лита» – «литовским Иерусалимом», известным центром раввинистической учености, центром издания книг на иврите. Одесса считалась южным прибежищем гедонизма и космополитизма. Немало людей было убеждено в том, что на семь верст вокруг нее горит адский огонь (на идише «зибн мейл арум Адес брент дер гехейном»). Город Хелм высмеивался в еврейском фольклоре за псевдомудрость его обитателей. А еврейское название Польши – Полин – хитро прочитывалось знатоками как «здесь осядем» (по-древнееврейски «по лин»).
История еврейской общины Санкт-Петербурга в этом плане тесно связана с историей города и историей российского еврейства в целом.
Первое упоминание о петербургских евреях датируется началом 18 века. В 1714 году Петр Великий привез с собой из Амстердама нового придворного шута Яна д'Акосту, по слухам – потомка португальских марранов. Другой марран, тоже вывезенный из Голландии, Антон Мануилович Дивьер, стал генерал-полицмейстером – первым руководителем столичной полиции.
Модель общины, сложившаяся стихийно базируется на обслуживании потребностей. Эти потребности или находились интуитивно, или формулировались лидерами или профессиональными руководителями организаций. Как минимум одна такая потребность существовала и в доперестроечные времена – это эмиграция, и в конце 80-х годов в первую очередь помощь оказывалась эмигрировавшим.